Лезвие бритвы - Страница 194

194

– Мне все же кажется, что, если бы вы хотели…

– Может быть. Но мне противен ажиотаж вокруг рекордов, все усиливающийся в международном спорте, культивирование однобоко тренированных, умственно мало развитых людей…

– Словом, вы не можете совершить выдающегося, но зато делаете хорошо многое. Это куда труднее, чем специализироваться. Мне вы показались такой сразу – совершенной серединой. Она мне ближе, может быть, потому, что и я человек того же типа, без выдающихся способностей в одном виде знания, без гениальности, как скажут ученые.

– Непохоже на вас. Думаете, я не заметила вашу мальчишескую хвастливость: вот, мол, как здорово, это я!

Гирин принялся хохотать. Сима тоже рассмеялась и спросила:

– А эта художница, – Сима повернулась к портрету балерины, – как вы назвали ее?

– Зинаида Серебрякова. Вы видели ее картину «За туалетом» в Третьяковке? Вспомните, девушка в белой рубашке у зеркала.

– А вокруг голубые и серебряные флаконы. Дивная вещь, но что-то я ее давно не видела.

– Неужто убрали? Портрет балерины лежит в запаснике Русского музея в Ленинграде. Там, наверное, еще много картин этой замечательной русской художницы, одной из самых выдающихся русских мастеров, незаслуженно забытых. Долгое время наша молодежь почти не знала Рериха – одного из величайших художников мира, – я имею в виду отца. Исчезли с выставок Билибин, Кустодиев, не говоря уже о Головине, Баксте, Лансере – всех тех, кого свалили в одну кучу, назвав «мирискусниками» и обвинив в разных смертных грехах. Вы сами возмущались гонением на русскую старину, на русский стиль в искусстве до войны. И как спешно пришлось все восстанавливать, едва над Родиной нависла тень войны.

– А вы знаете другие вещи Серебряковой? И где они?

– Знаю. И больше всего люблю ее написанный с громадной силой портрет жены Лансере – женщины с черными косами. Да вот и она сама. Ее автопортрет, – Гирин положил перед Симой старую открытку.

– Откровенно для автопортрета, – улыбнулась Сима, смотря на купальщицу в тростниках. – Теперь вижу, что на картине в Третьяковке тоже она сама. Очень интересное лицо, чуть лисье.

– Подобные женщины часты в ее картинах. Серебрякова родом из района Сум, на границе Курской области и Украины, где женщины наделены почему-то этой редкой красотой, какой-то старинной, интеллигентной и привлекательной. Есть там древняя «кровь», особенная. Встречая людей с такими лицами, суживающимися книзу, широколобыми, с длинным разрезом глаз, я спрашивал, откуда они родом. Ответ почти всегда был один: бывшая Сумская область.

– А мне пришлось видеть не менее привлекательный тип нашей русской женской красоты – в семьях потомственных новогородцев, – сказала Сима. – Там, наверное, произошло смешение древних новогорожан и варягов – скандинавов. Удивительно глубокие, широко расставленные глаза, великолепные фигуры – крупные, мощные у мужчин, крепкие, небольшие у женщин.

– А мне очень понравились, давно, еще с волжских моих путешествий, женщины, какие встречаются в Астрахани. Там к русской примешалась монгольская «кровь» и, очевидно, еще иранская. Получилась комбинация, в которой тонкое изящество монгольских черт сочеталось со здоровьем волгарей и добавился оттенок древнего персидского благородства… Что вы смеетесь?

– Я думаю, что таких «центров красоты» можно найти еще десятки в нашей громадной стране, – сказала Сима. – Мне рассказывали о прелестных симферопольских, минских, иркутских, ташкентских и не помню еще каких девчатах.

– Что ж, вы правы. Мы судим по собственному опыту, а он убого мал для разнообразия и просторов Союза, – согласился Гирин.

– А знаете, как можно всегда отличить русскую женщину хорошей породы, если сказать по-научному – чистой линии? – лукаво улыбнулась Сима.

– Скажем, вас?

– И меня, – спокойно согласилась Сима. Она вытянула вперед загорелую ногу. С весны Сима ходила без чулок, что совпадало с современной модой. Гирин поглядел с восхищением, но девушка поморщилась.

– Я вам не себя показываю, а признак.

– Я и ищу его. Вот подъем породистой, крутой аркой…

– Не так. Ступни с высоким подъемом мало ли у кого могут быть. Другое…

– Ага! Понял! – вскричал Гирин. – Полное отсутствие волос на голенях… это годится и для мужчин.

– Совершенно верно. Обратите внимание при надобности, ученый антрополог! Но я хотела расспросить еще о Серебряковой. Что с ней сейчас?

– Умерла во Франции. Осталось множество ее картин, которые не пользуются там успехом. Она хотела вернуться на родину, к дочери, но, видно, не успела, очень была стара.

Но я бы на месте наших вершителей судеб искусства приобрел бы ее наследие. Продадут по дешевке, а художник-то большой, наш, русский, настоящий – неотъемлемая часть родной культуры… Один раз, до войны, мы отказались от рисунков, завещанных нам Александром Яковлевым, художником-путешественником.

Гирин встал и объявил, что он будет поить Симу чаем – посмотрим, чей лучше.

Аромат жасмина повеял по комнате, едва Гирин внес чайник из красной глины. На удивленный вопрос гостьи он пояснил, что это цветочный китайский чай «люй-ча», привезенный ему одним пациентом. Сима взяла свою чашку, с сомнением глядя на слабо окрашенный желтовато-зеленый настой. Однако он оказался удивительно вкусен – без сахара, люй-ча и утолял жажду, и подбодрял лучше кофе.

– Немного похоже на среднеазиатский кок-чай, но куда вкуснее, – сказала Сима, – признаю, вы меня побили. Я никогда не пробовала такого, да и не видела в магазинах.

– Его нет в продаже. Можно вам подарить вот эту маленькую коробочку – как коллеге по любви к чаю? Не отказывайтесь, прошу.

194